Варламов Константин Александрович

11(23).05.1848, Санкт-Петербург - 02(15).08.1915, Павловск, похоронен на Новодевичьем кладбище в Санкт-Петербурге.

Артист

Заслуженный артист Императорских театров

19.05.1875 — 02.08.1915

Сын композитора А.Е. Варламова. Отец умер через несколько месяцев после его рождения, и семья бедствовала. «Детство мое было полно голода, лишений и прикрыто бантиками нищеты», — написал В. уже знаменитым (Галерея сц. деятелей. Т. 2. М., 1916. С. 12). Родился слабым, много болел, врачи запретили мальчику посещать гимназию, его обучал грамоте за гроши старый солдат. Другого образования не получил. Артистическую карьеру начал в 1867 на сцене Кронштадтского театра в антрепризе актрисы АТ А.М. Читау-Огаревой. Одновременно выступал на сценах Купеческого, Приказчичьего и  Немецкого клубов. Учился у товарищей, постигал азы ремесла сам. Однако в первый сезон неблагодарная внешность помешала раскрыть дарование артиста. В. уехал на 8 лет в провинцию — служил в Вильно, Н. Новгороде, Казани, Саратове. Играл много, по 2–3 роли за вечер, в драмах, комедиях, водевилях, опереттах, даже участвовал в  балете «Тщетная предосторожность». На него большое влияние оказали А.М. Читау и А.И. Шуберт. Летом В., как мн. провинц. знаменитости, приезжал играть в пригородах Петербурга: Лесном, Ораниенбауме, часто вместе с артистами имп. труппы, поэтому в Петербурге его знали и актеры, и завзятые театралы. 1 мая 1875 по просьбе И.П. Киселевского заменил заболевшего артиста в роли Хлопонина («Злоба дня») на сцене Благородного собрания — и с большим успехом. После этого Киселевский, А.А. Нильский и  Н.Ф. Сазонов просили дирекцию о дебютах В. К  их просьбе благожелательно отнесся всесильный в  то время зав. репертуаром П.С. Федоров, когда-то друживший с  отцом В. Дебютировал В. уже 8 мая 1875 и с этого времени занял положение первого комика, любимца публики. Тому способствовали два обстоятельства: александринские зрители любили и ценили смешное, к тому же и Варламов, артист огромного дарования, никогда не снисходил к публике, напротив, чувствовал себя ее «собственностью», откровенно, не стыдясь, признавал, что угождает ей. Для него зрители и  актер составляли единое целое — театр. В. считал, что любовь к искусству и определяется любовью к зрителю, заботой о нем. «40 лет на сцене, искренне могу сказать: „С любовью я  вошел сюда / И с ней отсюда вышел“», — писал актер (Там же). Лицо Варламова («Дяди Кости») замелькало с  конфетных коробок, в  рекламе табачной фирмы. В  Петербурге распространились слухи о его чудачествах. Когда огромного роста артист гулял по Невскому со слугами-карликами, следом шли толпы зевак. Самые непринужденные дружеские вечеринки для актеров давались в доме Варламова. Петерб. легенда связывает такие ужины в Великом посту с капустными пирогами с первыми актерскими капустниками. Дом был открытый, хлебосольный. Помня нищую юность, Варламов никогда не упускал возможности заработать, выступая, кроме императорской, и  на частной сцене. Помогал родным, воспитывал приемную дочь, часто и помногу давал в долг, участвовал в благотворительных спектаклях и концертах. В. был вечным типом актера-буфф, импровизатора. При этом публика высоко ценила именно исповедническое начало в  творчестве В. Поэтому актеру прощались все недостатки, они в сознании зрителей оборачивались достоинствами: не знает текста — разговор со зрителем от себя, что наз., по душам — лучшее, самое дорогое в любом спектакле; актер тучен, чуть ли не весь спектакль просиживает на стуле на авансцене — зато любой жест, движение ноги казались танцем, им придавалось особое значение. Играл Варламов по наитию, не выстраивая образ, не размышляя над идеей, не намечая рисунок сценического поведения. Он признавал только простые и ясные трактовки ролей, играл реалистически, краски использовал густые, без полутонов. Все черпал в своей индивидуальности, все освещал своим простодушием. Для Варламова обдумывать роль — значило соотносить ее с собой. Репетировал он в полную силу, не играл, а вживался в роль, будто примеривался к ней. Хотя всегда оставался самим собой, но оттого, что все прочувствовано, прожито, манеры, жесты актера соответствовали каждой роли. Варламов «влезал в  роль», когда надевал костюм. Карпов вспоминал «обычную „боярскую“ пьесу» (их неск. в репертуаре, скорее всего, «Русская свадьба в исходе XVI века»), где Варламов «в роли глуповатого полупьяного боярина», казалось, «пришел прямо из опочивальни… шестнадцатого века», а все остальные только «хорошо представляют» (Там же. С. 16). Соответственно александринской традиции Варламов отбирал, «утверждал» сценические приемы не на репетициях, а на самих представлениях. Поэтому образы, им созданные, во-первых, менялись от спектакля к спектаклю, во-вторых, и сам артист, и зрители особенно любили роли, много лет исполнявшиеся. Роли, требующие, казалось, спец. изучения, знания бытовых реалий эпохи — например, роль Лебедева в «Иванове», окончившего университет, думающего, читающего, близкого Иванову, но опустившегося, сникшего «в уездной тине», под башмаком жены, Варламов играл интуитивно. Тот же Карпов вспоминал, как делился с  Савиной своим «восхищением тонкой интеллигентной игрой» Варламова в «Иванове», и многозначительный ответ умной партнерши: «Какая там интеллигентность у Кости, вся его заграница — Третье Парголово, а литература — „Петербургская газета“. Вот и вся его интеллигентность. А что он хорошо играет Лебедева, так это у него от Бога…» (Там же. С. 15). Долго и публика и критика признавали в Варламове только комика, не замечая драматизма, «горьких задушевных слез», высокой серьезной характерности. Даже Островский в  1884 писал о Варламове: «…Он комик без серьезного комизма и любит играть „на вызов“» (Островский. Т. 10. С. 225). Этому способствовал и репертуар, в котором поначалу преобладали водевили (в водевильных ролях к  артисту привыкли), и  манера игры  — грубоватая, наивная, может быть, прямолинейная, но именно этой прямотой, отсутствием сложности и привлекательная. Однако актер значительно изменился уже за первое петербургское десятилетие. Наблюдательный Карпов отметил: к 1888 сошел «налет провинциализма», Варламов потолстел, но стал тоньше как актер… меньше шаржировал, характерность и  серьезность появились в его созданиях» (Галерея сц. деятелей. Т. 2. С. 14). Согласно отметили критики и коллеги драматизм Варламова в роли купеческого Лира — Большова («Свои люди — сочтемся!») и в роли Русакова («Не в свои сани не садись»). «И вот этот „комик“ сыграл Большова так, — писал А. Р. Кугель, — что я по сей час вижу эту трясущуюся фигуру, эти слезы, от которых дрожала мощная грудь, — и уже после Варламова не могу себе представить никакого другого Большова» (ТиИ. 1901. № 1. С. 15). Традиция играть Большова не просто мошенником, но и  несчастным обманутым отцом, человеком, потерявшим все, действительно с того времени утвердилась в русском театре. После Русакова Кугель восторженно писал: «Варламов „затопил“ театр морем чувства… Какое кипучее дарование течет под слоем его комизма» (Петерб. газ. 1903. 22 апр.). Постановщик спектакля А.А. Санин сказал Варламову: «Вы  — трагик, больше, чем комик» (Ходотов. С. 157). Мощный драматизм питал и т. н. отрицательные роли Варламова — Варравина («Дело»), купца-кулака («Хрущевские помещики»), Чугунова («Волки и овцы»), Юсова («Доходное место»). Ю.Д. Беляев вспоминал Варламова в «Хрущевских помещиках»: «Мне не забыть его грозных реплик и какой-то зверской челюсти, которая грызла чувства зрителей и вызывала неподдельный ужас» (Галерея сц. деятелей. Т. 2. С. 18). Юсов у Варламова был сочетанием изуверства и лакейского шутовства, «выкидывал коленца», зрители смеялись, но потом, вспоминая и  шутовство, и песню взяточника «На что ж привешены нам руки…», понимали как громадно, отвратно и  страшно мздоимство именно в таком воплощении. Гротескно изображал Варламов абсурд жизни как таковой, масса смешного преображалась им в страшное. Вспоминая «Горячее сердце» (1904), Н. Н. Ходотов писал уже в советское время: «…до сих пор перед моими глазами — „чудовище“ — ярко вылепленная фигура Курослепова  — Варламова с  заспанными маленькими, тупыми глазами и протодьяконовским басом, вопящего свой „тринадцатый час“» (Ходотов. С. 170). Взаимоотношения Варламова с современным искусством — это отношения его с режиссурой прежде всего. Те режиссеры, которые пытались перевоспитать актера, переубедить его, вроде М.Е. Дарского, терпели поражение. Его знаменитый «сценический рисунок» не только ироничен, он полностью фиксирует реальное положение вещей: «…мизансцена эта самая простая… Я сижу вот здесь, где сижу, а вы все вокруг стоите, чтобы публика всех видела, она за это деньги платит». Таким он оставался и в психологических стилизациях А.А. Санина по Островскому и Тургеневу, и в мейерхольдовском «Дон Жуане». И Русакова, и Курослепова, и Ахова Варламов играл с 1870 до 1880-х. Но в постановке Санина образы Островского обрели завершенность, зазвучали в перекличке со временем. Так, в 1905 об Ахове–Варламове критик писал: «…от пьесы Островского, благодаря игре Варламова веяло современными настроениями», потому что актер «сумел великолепно передать надутость и ограниченность самодовлеющей власти» (Наша жизнь. 1905. 1 сент. — П. Е. Щеголев). Но критики пишут и о том, что в любых бурях, исторических катаклизмах Варламов оставался самим собой, он врастал и в современность, и в вечность. Ю.Д. Беляев восторгался «беззаботностью жизни», выплеснутой «бесподобным» Варламовым  — Сганарелем («Дон Жуан», 1910). «В этой стилизованной выдумке модернистов, среди тонкостей роскошного стиля, он чувствует себя так же свободно, как в обыкновенном декорационном павильоне» (Новое время. 1910. 11 нояб.). Другие роли: Осип, Городничий («Ревизор», 1875, 1887), Чичиков, Собакевич («Мертвые души», 1877, 1893), Яичница («Женитьба», 1886), Чугунов («Волки и  овцы», 1875), Столбцов («Новое дело», 1891), царь Берендей («Снегурочка», 1892). Снимался в  кино во второсортных мелодрамах и  фарсах: граф Элендорф («В руках сластолюбцев», 1913), бухгалтер Захаров («Где Матильда?», 1913), Помпон («Ночь соломенного вдовца», 1913), делец Марин («Роман русской балерины»). В 1913 был выпущен фильм «Коронные роли К.А. Варламова», составленный из фрагментов спектаклей АТ. Лит.: ТЭ; Вольф, 3. С. 56–58, 60–62, 64, 65, 67–69, 73–75, 95, 96; Гнедич. С. 4–9, 11, 14–30, 32–34, 36–47, 49–61; Репертуар АТ (ук.); Старк Э. [Зигфрид]. Царь рус. смеха. К.А. Варламов. Пг., 1916; Долгов Н.Н. К.А. Варламов // Аполлон. 1915. № 8–9. С. 47–50; Кизеветер А.А. Театр. М., 1922. С. 56–62; Крыжицкий Г. К.А. Варламов. М.; Л., 1946; Кугель. С. 56–62; Юрьев (ук.); Альтшуллер. Театр… (ук.); Рышков Вл. А. Восп. незаметного человека / Публ. Н.А. Прозоровой // Ежегод. рукописного отд. Пушкинского Дома на 2003–2004 годы. СПб., 2007. С. 405. Арх.: РГИА. Ф. 497. Оп. 5. Д. 496; ИРЛИ. Ф. 285. Сомина, В. Варламов К.А. // Национальный драматический театр России. Александринский театр. Актеры, режиссеры : энциклопедия... — Санкт-Петербург : Балтийские сезоны, 2020. — С. 146-147.